Три дня, которые изменили Ленинград

19 августа 1991 года в Ленинграде вышла в свет только одна газета — «Вечерний Ленинград». В номере — белые пятна вместо снимков, нет традиционного материала от редакции. Зато здесь опубликовано заявление председателя Верховного совета, советского руководства, обращение к ООН и к советскому народу:

«Соотечественники, граждане Советского Союза. В тяжкий, критический для судеб Отечества и наших народов час обращаемся мы к вам. Над нашей великой Родиной нависла смертельная опасность. Начатая по инициативе Михаила Сергеевича Горбачёва политика реформ, задуманная как средство обеспечения динамичного развития страны и демократизации общественной жизни, в силу ряда причин зашла в тупик».

Кроме официальных сообщений в газете только один журналистский материал Веселова и Ярошецкого под названием «Свободная зона чрезвычайного положения». Она о том, как 19 августа 1991 года живет Ленсовет — прообраз нынешнего ЗакСа. Ленсовет, который принимает решение не подчиняться действиям ГКЧП.

Корреспондент НТВ Катерина Правдина встретилась с теми журналистами, кто в те дни стоял на самом острие «железного занавеса».

Сегодня трудно представить, каким был Петербург, тогда Ленинград, 20 лет назад. Но август 1991 года даже для политически неактивных жителей Союза стал месяцем начала перемен. В лексику прочно вошли понятия: ГКЧП, путч, государственный переворот.

О том, что происходило на улицах города, в кабинетах чиновников и в умах простых людей непредвзято расскажут, наверное, только журналисты. Репортеры, операторы были по разные стороны баррикад. Их взгляд в прошлое позволит попасть в Ленинград августа 91-го.

Михаил Великосельский, в 1991 г. — корреспондент телестанции «Факт» Ленинградского телевидения: «Здесь, на Исаакиевской площади, народ тусовался, таскали всякую ерунду, скамейки. Строили баррикады, ставили какие-то барьерчики, которые пнешь и свалятся. И все это называли баррикадами».

Геннадий Петров, в 1991 г. — оператор телестанции «Факт» Ленинградского телевидения: «Состояние было такое: выйдем, защитим. Люди приходили без денег, тащили сюда еду, все. И кто-то из этих ребят нам скинул информацию, что везут танки.

Мы тогда рискнули, с этими ребятами рванули. Мишка ехал на „москвиче“, я — на стареньком „ушастом“ „Запорожце“. И вот мы мчались в сторону Гатчины, приехали на пост ДПС. Там стоял маленький строительный вагончик. И мы решили ждать эту колонну там, а я спрячусь с камерой в окошке. Показал Мише, куда я спрячу кассету, если что. Если нас начнет „колбасить“».

Ждем-ждем, нет. А потом решили, чего ждать, — и поехали навстречу. Поехали в этом «„запоре“ навстречу, а они, заразы, взяли и на Сиверскую свернули. Спрятались на аэродроме. Мы их подсняли. Там платформы две было, наверное».

Лев Гольдштейн, в 1991 году — корреспондент радиостанции «Открытый город»: «Было принято распоряжение все негосударственные передатчики поставить на внеплановую техническую профилактику. „Балтику“ вырубили где-то в 11 утра.

И нас предупредили, нашего главного редактора Александра Михайлова, что у нас эфира тоже не будет. Ну, и дальше мы стали пробивать этот эфир. Был у меня краткий разговор с Анатолием Собчаком, с нашими депутатами. Просто рассказал, что есть такая возможность прямо из Ольгина, из нашей студии, вести передачу.

В итоге Вячеслав Щербаков подписал это распоряжение. В котором говорится, что нам — Александру Михайлову, Алексею Завиновскому, Льву Гольдштейну — организовать подготовку и выпуск передач в эфир впредь до особого распоряжения мэра. Имеется в виду на радиостанции „Открытый город“. А начальнику ГУВД Крамареву обеспечить охрану радиостанции „Открытый город“ в период ее работы. И действительно дальше была поездка в Ольгино, на радиостанцию.

Вместе с депутатом Артемьевым поехал Александр Михайлов. Они заехали еще за звукорежиссером, и с ними поехал еще кто-то из „афганцев“, которых вызвали помочь охранять. А мы уже с Алексеем Завиновским дальше поехали, несколько позже вместе с выделенными сотрудниками ОМОНа. И за нами была еще опять же машина „афганцев“. Мы приехали в Ольгино. И на проходную нас не пускают.

Говорят: „Гольдштейна и Завиновского не пускать, ОМОН пропустить“. Ну, дальше еще серия переговоров. Естественно, нас пропустили. И ровно в 5:30 мы вышли в эфир на частоте средних волн 401,6 м, или 747 кГц».

Александр Горшков, в августе 1991 г. — корреспондент газеты «Смена»: «Мне позвонил мой коллега в 7 утра. Мол, включай телевизор. Я включил, ничего не понял. Затем переключил на другой канал, увидел то же самое. Я понял, что надо идти в редакцию.

На 3-м этаже находился буфет, где собирались, а иногда засиживались после работы корреспонденты разных изданий. И вот 19 августа — очередь к стойке. И кто-то из корреспондентов „Ленинградской правды“ говорит: „Ну, что? Допрыгались?“ — обращаясь к журналистам газеты „Смена“.

Надо сказать, что „Ленинградская правда“, говоря нынешними терминами, была консервативной газетой обкома партии. А „Смена“ с августа 90 года уже была независимой газетой. Одной из трех первых независимых газет в России.

Не то, что у нас было унылое настроение. У нас был драйв, и мы не чувствовали, что мы допрыгались. И через три дня в том же буфете мы те же слова вернули сотрудникам „Ленинградским правды“. Это я хорошо запомнил. Были бессонные ночи здесь, в „Лениздате“, у Мариинского дворца, в Мариинском дворце, было масса информации.

20 августа „Смена“ вышла с пустыми кусками в знак солидарности с московскими газетами, которые подверглись цензуре. Дело в том, что вечером 19 августа нам тоже сказали, что номер теперь надо согласовывать с каким-то цензором. А на тот момент уже как год никто никаких цензоров не видел.

И мы бегали по коридорам „Лениздата“ в надежде найти этого цензора. Но не для того, чтобы показать ему материал, а чтобы поговорить с ним по душам. Я думаю, что к общей радости мы друг друга не нашли. Иначе это могло бы плохо закончиться.

22 или 23 числа, когда был огромный митинг на Дворцовой площади. Сотни тысяч народу, там выступал Собчак, другие лидеры города, депутаты Ленсовета. Я ни до, ни после, конечно, не видел такого огромного количества народу в Петербурге разом в одном месте. Это был большой глоток и очень яркий привкус свободы. И с этим ощущением, я думаю, многие из тех, кто были на площади тогда, они живут и поныне».