Каким музеям суждено умереть?

На этой неделе сказано, что страна наша — на пороге большой музейной реформы: гигантам индустрии, возможно, будет предложено вкусить все прелести саморегулирования. Некоторые структуры помельче, впрочем, уже сегодня находятся в подобных условиях.

Корреспондент НТВ Алексей Кондулуков узнал, каково им, а заодно изучил голландский опыт.

Еще десять лет назад Евгений Ровнягин был нормальным провинциальным бизнесменом — владел автосервисом и разбирался с бандитами. Но однажды влюбился в сотрудницу умирающего краеведческого музея и… сам стал музейным работником. Настоящая история для кино.

Евгений Ровнягин, работник музея: «Первые полгода я жил в музее с ружьем. Мне приходилось здесь ночевать, вахтеров не было, сигнализации не было».

Краеведческий музей Павловского Посада тогда выселили из церкви, и на новом месте пришлось обустраиваться с нуля и своими руками, осваивать особое музейное искусство — выживание в бюджетных водах.

Евгений Ровнягин, работник музея: «У нас есть „попрошайка“, она собирает денежки».

Дают мало, местные бизнесмены предпочитают помогать храмам или детским домам. А государство вместо финансов присылает проверки. То условия труда не те, то поставленные за свой счет оконные решетки.

Евгений Ровнягин, работник музея: «Оказывается, пожарные говорят, что нужны распашные. Где взять деньги? Администрация денег не выделяет».

Редкие «набивные» платки, мебель с окрестных усадеб, старые плакаты и фотографии — типичный набор экспонатов и проблем небольшого провинциального музея.

В знаменитом доме-музее Ленина в Ульяновске уже 20 лет ждут капитального ремонта, нет средств. А в Волгограде наоборот — спасают от евроремонта подвал универмага, в котором когда-то пленили Паулюса. От завуалированных рейдерских атак сегодня отбиваются десятки местных музеев, расположенных в дорогой недвижимости.

Михаил Швыдкой, руководитель Федерального агентства по культуре и кинематографии: «Надвигается абсолютно стихийная и очень жесткая, агрессивная сила частных интересов, коммерческих интересов. Если мы по-прежнему ведем войну с людьми, которые застраивают музейные пространства в районе Ясной Поляны частными особняками, то чего вы хотите от малого города, где для музея действительно нужен особняк. А на него претендуют люди, которые хотят там открыть гостиницу, ресторан, прачечную».

Без государственной опеки музеям не обойтись. Но как соединить ее с частной инициативой? Над этим сейчас ломают голову и на родине российского музейного дела — в Голландии. Отсюда Петр I привез идею Кунсткамеры — «кабинета редкостей». Покосившийся домик, в котором он жил, здесь хранят до сих пор и проводят в нем свадебные церемонии. Но выживает музей в основном за счет соседней деревни.

Жители деревушки близ Амстердама решили сами себя превратить в краеведческий музей. Привезли несколько мельниц, отреставрировали дома. И теперь сюда приезжает миллион посетителей в год.

Все мельницы действующие: в одной делают горчицу, в другой перетирают порошок для красок — здесь же их продают. На глазах посетителей варят знаменитый голландский сыр и тут же им угощают. В соседнем доме точат деревянные башмаки. Вместе с товаром — «инструкция по применению». Кстати, каждая мастерская и мельница — отдельное предприятие, все вместе скидываются на благоустройство территории и рекламу.

Ольга Мороз, музейный маркетолог: «Музей не просто хранилище красивых объектов, которые важны, это часть среды, в которой он находится и должен уметь себя интегрировать».

Ольга Мороз проводит маркетинговые исследования для маленьких частных музеев Амстердама. Их здесь сотни — будь то Музей Библии, Музей тюльпанов, сумок или Дом-музей Рембрандта. Многие из них пользуются поддержкой государства, но финансы выделяются в зависимости от количества посетителей, выставок и различных образовательных кружков, например, курсов средневековой кулинарии.

Лесли Шварц, директор по маркетингу Дома-музея Рембрандта: «Среди всего прочего нам поставили трудную задачу: завлекать молодежь, а у нее столько развлечений — и кино, и компьютеры. Пока для школьников мы сделали мастерскую, где они учатся печатать гравюры».

Дело в том, что кроме живописи Рембрандт был знаменит своими гравюрами. Копии с некоторых из них продаются в музейной лавке. Впрочем, магазин и билеты — лишь половина бюджета музея. Остальное — субсидии, в том числе со стороны спонсоров. Фирмам-меценатам в Голландии дают налоговые послабления.

Музейный смотритель Кен Джонсон — неподдельный энтузиаст своего дела. Уже несколько лет он водит экскурсии по Амстердамскому музею конопли, гашиша и марихуаны, и это ему не надоедает. Предмет особой гордости — коллекция инструментов для курения со всех концов мира, экспонаты из России и американский военный плакат «Выращивай коноплю — для победы!» (Из нее делали морские канаты и ткани.)

Кен Джонсон, смотритель музея: «Американская культурная революция в 60-е: длинноволосые хиппи боролись с правительством, Вьетнам, гражданские права, все такое. Дело, конечно, не в конопле, но она часть той эпохи. Это наше наследие».

Чему бы ни был посвящен музей, это и есть те самые пресловутые «закрома», даже не государства, а всего человечества, считают в Российском музее архитектуры.

Давид Саркисян, директор Государственного музея архитектуры имени А. В. Щусева: «Музеи — это такие тихие заводи, где есть вечность, туда складывают сухой остаток деятельности человечества».

Только этим, естественной тягой к вечному, считают музейные работники, можно объяснить бурное распространение частных музеев в России. Несмотря на все трудности и почти всегда отсутствие прибыли. Будь то маленький ярославский Музей музыки или столичный Музей угона имени Юрия Деточкина, в котором, как утверждают, хранится самый первый автомобиль, который угнали в России.

Московские бизнесмены собрали уникальную коллекцию: и инструменты автоугона, и народные противоугонные средства. Культурная революция тоже — «живое творчество масс».