Участники развала СССР вспомнили Беловежскую пущу

На неделе отмечали 20-летие подписания Беловежских соглашений, положивших конец существованию СССР. Обозреватель НТВ Владимир Чернышёв, автор документального цикла о крахе империи, собрал свидетельства очевидцев.

Двадцать лет назад в Беловежской пуще было очень холодно, минский фотограф Юрий Иванов напросился на самолет белорусской делегации, уверенный, что в такой мороз снимет лишь жанровые картинки. Сюжет оказался историческим: исчезла страна. Иванов вспоминает: будничный разговор, нехватка бумаги, посуды, даже пишущей машинки не было (ее привозят ночью вместе с заспанной машинисткой), делегации от руки составляют пункты договора. Детали происходящего настолько прозаичны, что фотограф только потом осознает, что снимал конец эпохи.

Юрий Иванов, фотограф: «Разгульного пьянства там не было, я не могу сказать. Хотя нам тоже вынесли там по 50 граммов с бутербродами».

Политики ехали на встречу, чтобы договориться о том, как перезимовать и выжить. В 1991 году уже были разрушены межреспубликанские связи, экономика умирала.

Станислав Шушкевич, в 1991 году председатель Верховного совета БССР: «Что мы можем решить? Если мы в Союзе, мы должны просить Горбачева, а он нам, может, не нравится всем. И тут Бурбулис предложил эту коронную фразу: „СССР, как геополитическая реальность и субъект международного права, прекращает свое существование“. У меня чуть ли не у первого спрашивают: „А Вы подпишете такое?“ А я говорю: „Подпишу“».

Простые слова о ликвидации страны пишут от руки, а двухсотмиллионная страна еще не знает, что ее нет. Потом российский вице-президент Руцкой расскажет, что просил Михаила Горбачёва поднять в воздух эскадрилью, чтобы сбить самолеты беловежских заговорщиков.

Александр Руцкой, в 1991 году вице-президент России: «Да я вам больше скажу. Когда я это все услышал, я поехал к Горбачёву. Говорю: „Михаил Сергеич, надо срочно принимать меры. Вы понимаете, что это все, конец?“ Начал слюни размазывать».

Виталий Коротич, писатель и журналист, главный редактор журнала «Огонек» в 1986–1991 гг: «Я говорю: „Ну, вот, ладно, Вы вернулись из Фороса, вышли в какой-то курточке. А ведь можно было выйти по-другому. Можно было выйти и сказать: ребята, спасибо, что навели порядок. Все по местам! Кыш по кабинетам! Я пришел. Все. И вывести на два дня какую-нибудь Кантемировскую или какую-нибудь еще дивизию Дзержинского на патрули. Все!“ Он замахал руками: „Ты что?! Могла пролиться кровь! Ты что, с ума сошел?!“. Вот этого он боялся, понимаете?».

Юрий Прокофьев, 1989–1991 гг. — 1-й секретарь московского городского комитета КПСС, 1990–1991 гг. — член политбюро ЦК КПСС: «У меня были очень хорошие отношения с Исламом Каримовым. В перерыве какого-то совещания мы гуляли во дворе Кремля, и я спрашивал: „Мужики, ну что вы делаете? Вот этот весь национализм, зачем это, почему? Вы понимаете, к чему это приведет?“. Каримов мне ответил: „Слушай, если ты хочешь утонуть вместе со своим Горбачёвым, тони. А мы уже будем выбираться поодиночке из этой ситуации“».

Леонид Кравчук, 1991–1994 гг. — президент Украины: «Ельцин подошел ко мне и говорит: Леонид Макарович, у меня есть информация, нам лучше отсюда улетать».

Это история без положительных героев. Точнее, без героев вовсе. За целое десятилетие на пути к распаду не нашлось лидера, способного объединить народ.

Подписывающие Беловежские соглашения не понимают в тот момент, что именно они совершают. Выросшие в СССР, они еще думают о единой армии, о единых финансах, даже пишут это на бумаге. Разочарование пришло позже.

Витольд Фокин, в 1991 году — премьер-министр УССР: «Я горевал несколько лет, я убивался, ни с кем не общался, уклонялся от любых интервью, от любых встреч на высоком уровне. Я считал, что совершена просто какая-то мистификация, грубая фальсификация. Потом остыл. Но, как видите, до сегодняшнего дня я никому об этом не рассказывал».

Вячеслав Кебич, в 1991 году — премьер министр БССР: «Я бы на месте Горбачёва прислал туда группу ОМОНа, и мы сидели бы все тихонько в „Матросской тишине“ и ожидали бы амнистии».

Юрий Иванов, фотограф: «Один был момент такой — вышел Кебич, посмотрел на небо: ну, не летят. Я понял, что мы могли и не вернуться».

Збигнев Бжезинский, советник по национальной безопасности в администрации президента США Дж.Картера, идеолог «холодной войны»: «Я прекрасно помню это. Я говорил с Кравчуком и Шушкевичем, они были там вместе с Ельциным. К тому моменту было ясно, что Советскому Союзу пришел конец. И что мы должны были сделать? Пытаться воскресить его?»

Они так долго хотели ослабить соперника, что когда он исчез, онемели от изумления. Президент США Буш-старший — до него первого дозваниваются из Беловежья — молчит изумленно несколько секунд, потом спрашивает: кто контролирует ядерное оружие? Ельцин спешно говорит, что он, хотя кнопка еще у Горбачёва.

Борис Ельцин так упорно идет к власти, что, кажется, надеется заменить Горбачёва и возглавить обновленный Союз. Но его собеседники уже чувствуют не меньший вкус власти. Они хотят лучше быть первыми на окраинах, чем под Ельциным в Кремле. Но радость победы затмевает Ельцину все остальное.

Юрий Иванов, фотограф: «Ельцин выходит радостный. Это был выход победителя».

Вячеслав Кебич, в 1991 году — премьер-министр БССР: «Ну, я так понимаю, что и Горбачёв не понял до конца, что произошло. Потому что он заявил так: А вы мне какую должность тогда оставили?. На что Борис Николаевич среагировал быстро: „Вот вы только себе и думаете вечно. Мы что, тут решали, кому быть президентом? Вы не думайте только о себе, вы только думаете о своей семье и себе“. И на этом тот положил трубку и разговор закончился».

Константин Лубенченко, в 1991 г. председатель Совета Союза Верховного совета СССР: «Горбачёв даже внешне был унижен, причем, подвергался этим унижениям, и это глотал. Ну, например, Горбачёва держали два часа при въезде в Кремль, заблокировав его кабинет. И когда он около него появился, его вещи были наружи. Его даже не пустили внутрь. Вот так. Это было спустя месяц после Беловежского соглашения».